Книга Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман

«Смерть ей к лицу» – картина не то чтобы совсем обойденная вниманием публики и оставшаяся без похвал синефилов, однако традиционно не попадающая в топы. Один «Оскар» в копилке есть – правда, технический, за спецэффекты: всякий, кто хоть раз увидел на экране Мэрил Стрип, гуляющую с вывернутой назад головой, или Голди Хоун, которой не мешает браниться гигантская круглая дыра в животе, этого феерического зрелища уже не забудет. Сюжет грамотно выстроен, диалоги отточены, игра звезд на уровне, и тем не менее…

Черная комедия – зрелище на любителя. Макабрические атрибуты, неизбежные для фильмов подобного жанра, невольно оттесняют на периферию немаловажную для авторов собственно проблему бессмертия. Точнее сказать, речь идет о распространенном в научной фантастике и фэнтэзи парадоксе «добровольного отказа от бессмертия». Поскольку вечная жизнь – несбыточная мечта человечества с древнейших времен и аргументы «за» слишком очевидны, авторам приходится изобретать для героев весомые доводы «против».

Что вынуждает человека сказать эликсиру «нет»? Прежде всего страх перед последствиями своего выбора. Атеисту не очень-то приятно стать нарушителем незыблемых законов мироздания. Человеку верующему неловко пойти против Его замысла, уподобить себя бессмертному Творцу всего сущего. Мало кому хочется стать изгоем, вечным затворником или вечным скитальцем (см. Агасфер). Если принятие решения ведет к необратимым результатам, выбор пугает сильнее. Ученого или художника соблазнить проще, чем обывателя. Первого можно увлечь мыслью о бесконечном познании бескрайней Вселенной, второго – вдохновить величественным образом нескончаемого творческого поиска. И разве пластический хирург, например, не похож на ученого и художника одновременно?

Тем не менее обыватель побеждает творца. «А что будет потом? – бормочет герой Брюса Уиллиса. – Я не хочу жить вечно. Звучит красиво, но что я буду делать? Вдруг мне надоест?» Через пару минут Мэнвил повиснет над пропастью. Две черные гарпии, Хелен с Мэделин, снова попытаются соблазнить героя вечной жизнью. «Пей! – закричат они и следом добавят: – Ты нам нужен!» Этот аргумент станет решающим. Мэнвил выбросит склянку с эликсиром. Перспектива провести вечность в компании двух своих бывших страшнее смерти…

Подобно одному из героев Богомила Райнова, именовавшему загробное существование царством Большой Скуки, сценаристы тут намекают зрителю: бессмертие может оказаться не альтернативой этой скуке, но всего лишь ее разновидностью – филиалом ада на земле, карамазовской банькой с пауками forever. Что впереди? Процесс ради процесса? Циферблат без стрелок? Человеку, порой не знающему, чем занять несколько десятилетий своего бренного существования, предложено прыгнуть в космический колодец без дна – да еще в компании с попутчиками, способными отравить каждое мгновение. Обыватель чаще всего не склонен к рефлексии, но даже он может вдруг замереть на пороге вечности – и ужаснуться.

Советская кинофантастика

Кинофантастика, произведенная в СССР, в массе своей не только уступала зарубежной кинопродукции, но и проигрывала фантастике литературной – как переводной, так и русскоязычной. «Он такой же, как я. Только маленький и примитивный», – говорил в советском фильме «Его звали Роберт» человекоподобный робот. Он имел в виду кукольного клоуна, которого надевал себе на руку. Именно этой словесной формулой приходится обозначать заведомо неравное отношение нашей кинофантастики, например, 70-х годов и «книжной» фантастики, публикуемой у нас в ту же пору. С одной стороны – трехрублевая тряпичная кукла. С другой стороны – сложнейший механизм, сконструированный для того, чтобы исследовать далекие планеты. Согласитесь, дьявольская разница.

Мне и моим ровесникам в 70-е было десять, потом двенадцать, потом пятнадцать. Книжный дефицит не мешал нам добывать фантастику, находя ее везде, где возможно. Мы читали хорошие книги с грифом НФ, выслеживали публикации в тонких журналах – и лучшие фантасты, здешние и нездешние, учили нас думать. В детлитовских изданиях указывалось «Для среднего и старшего возраста» – и это были, например, «Обитаемый остров» или «Дом скитальцев». В те годы мы уже по нескольку раз перечитали Стругацких и Мирера, давно открыли для себя непростые миры Уиндема и Бестера, успели опечалиться вместе с Брэдбери, озадачиться вместе с Лемом и посмеяться вместе с Шекли, а на экранах СССР между тем демонстрировались фильмы типа «Петли Ориона» или «Звездного инспектора», словно снятые для учащихся вспомогательных школ – с поправкой на замедленное развитие.

Да, были еще «Солярис» (см.) и «Сталкер». Но две ленты Андрея Тарковского, формально проходившие по тому же «ведомству», оставим за рамками этой статьи; тем более что фантастическим сюжетом режиссер не особенно дорожил. А вот «обычное» советское жанровое НФ кино, которое демонстрировалось на экранах Советского Союза… Черная дыра, да и только! Выходя из кинотеатра в состоянии обалдения, мы трясли головами, не в силах уразуметь: если писатели-фантасты считают нас достаточно взрослыми и равными себе, то почему же киношники-фантасты принимают нас за инфантильных придурков? Ностальгия туманит самую точную оптику, но не может заменить один цвет времени другим: даже те жанровые ленты 70-х, о которых мы сегодня вспоминаем с ностальгической теплотой, – к примеру, очень популярные некогда фильмы кинодилогии «Москва – Кассиопея» и «Отроки во Вселенной» – были обаятельны и убедительны в «земных» эпизодах и, мягко говоря, глуповаты в «инопланетных» (то есть научно-фантастических, жанровых) сценах.

Профессиональные кинодраматурги Авенир Зак и Исай Кузнецов к моменту начала работы над сценарием, надо полагать, знали о существовании фильма «2001: Космическая одиссея» Кубрика и читали Кларка, Азимова, Лема и пр. Оба сценариста и режиссер Ричард Викторов наверняка догадывались, что их космическую кинодилогию прежде всего побегут смотреть любители литературной фантастики, знакомые с ее основными конфликтами – в том числе и вариациями на тему бунта роботов (см. Роботехника). Зачем надо было изобретать велосипед, да еще и трехколесный, для малышни? Зритель Кубрика становился свидетелем смертельной схватки Homo sapiens c электронным мозгом, и исход битвы был непредсказуем. В нашем случае тот же сюжетный посыл втискивали в детсадовские рамки и прикрывали считалкой «А и Б сидели на трубе». Никто не требовал от молодежного кино замысловатого ферзевого гамбита, но кого не разозлит, если под видом шахмат тебе впаривают игру в пятнашки?

Меньше всего мне хочется упрекать создателей кинодилогии о юных путешественниках в созвездие Кассиопеи. Эти фильмы (во многом, повторяю, очень симпатичные) лишь иллюстрируют общие процессы, происходившие в позднесоветском кинематографе. Казалось бы, кто мешал перенести на экран произведения, опубликованные в нашей стране – то есть прошедшие строгое сито Главлита и выдержавшие тест на лояльность? Отчего было нельзя экранизировать «Половину жизни» или «Последнюю войну» Булычева? «Очень далекий Тартесс» Войскунского и Лукодьянова? «Леопарда с вершины Килиманджаро» Ларионовой? «Винсента Ван Гога» (см.) Гансовского? (Фильм по этой повести сняли в Германии, а не у нас.) Однако начальники кино и ТВ бежали как черт от ладана, от умных и серьезных жанровых лент: на фантастику заранее клеили ярлык халтурности, второсортности и развлекухи. Думаю, всякий, кто ныне читает опубликованную переписку Стругацких, заметил, что 90 процентов предложенных ими кинопроектов в конечном итоге попадали в редакционную корзину, – и хорошо еще, если от писателей не требовали вернуть аванс. Мы ведь так и не увидели в свое время киноверсии повести «Понедельник начинается в субботу» – вместо этого нас накормили бодрым мюзиклом «Чародеи». А до этого точно так же обошлись с «31 июня» Пристли: повесть, полную тонкого юмора (мы же ее читали!), превратили в непритязательное действо с песнями и плясками. Песни были мелодичными, хореография плясок – недурной, но от фантастики Пристли остались рожки да ножки.